Владимир Козловский, 20 Октября 2016, 00:44 — REGNUM  

Не удивительно, что большинство петербуржцев восприняли увековечение памяти финского соратника Адольфа Гитлера и активного участника блокады Ленинграда как откровенное глумление и плевок в память горожан, погибших в блокаду. За 4 месяца, что доска провисела на фасаде здания Военной академии материально-технического обеспечения, страсти вокруг нее не утихали ни на день. Пока юрист Илья Ремесло в суде добивался от городских властей официального демонтажа доски, рядовые петербуржцы стреляли в барельеф с Маннергеймом дробью, рубили его топором, поливали краской и кислотой. То есть простой народ весьма недвусмысленно выражал свое отношение к затее Иванова и Мединского.

Что, впрочем, никак не помешало Иванову упрекнуть сограждан в исторической неграмотности и политической близорукости, а также объяснить им, что они совершенно неправильно и несправедливо оценивают роль личности в истории России человека, причастного к гибели примерно 17 тысяч жителей Ленинграда от артобстрелов и бомбежек и почти 650 тысяч от голода.

По версии Иванова, Маннергейм заслужил памятный знак в Петербурге уже хотя бы потому, что он 31 год находился на российской военной службе, воевал на стороне России в Первой мировой войне и имел высокие государственные награды.

Но ведь почти то же самое можно сказать и про другого генерала — Джохара Дудаева. Блестящий офицер, 28 лет прослужил в Советской армии, прошел всю афганскую войну и участвовал в выводе советских войск из Афганистана, имел высокие государственные награды.

Только вот потом Дудаев, как и Маннергейм, возглавил самопровозглашенное и абсолютно антироссийское по ориентации государство и стал прямым виновником гибели тысяч военных и гражданских граждан России.

Иванов склонен оправдывать Маннергейма революцией 1917 года, которая хоть и «резко изменила жизнь многих людей», но, по словам экс-главы президентской администрации, не является достаточным основанием, чтобы «забывать ту достойную службу Маннергейма, которую он проходил в интересах России».

Если следовать логике Иванова, то россиянам не следует забывать и достойную службу генерала Дудаева, которую он проходил в интересах Советского Союза. А ичкерийский период, как и финский период Маннрегейма, следует списать на драматические коллизии революции 1991 года. Может тогда и Дудаеву открыть мемориал в подмосковном Монино, где он проходил учебу после Афганистана? Или стоит сразу в Москве назвать улицу именем Дудаева по примеру некоторых недружественных России соседних государств?

Вот только можно ли делить единую историческую личность на «до» и «после». И оценивать ее исторические грехи и заслуги по отдельности? Или цельную личность надо оценивать по совокупности ее деяний в зависимости от того, чего больше — зла или пользы — она принесла нашей стране?

Путь, который предлагает Иванов, скользкий и опасный, ведь если оценивать лишь какой-то отдельно взятый эпизод в биографии исторического лица, то памятных знаков неожиданно могут оказаться достойны и Андрей Курбский за отважную борьбу против Казанского и Крымских ханств, Андрей Власов за оборону Москвы, и даже Петр Краснов за участие в Брусиловском прорыве. Вот только то, что потом все эти деятели, подобно Маннергейму и Дудаеву, сражались против России на стороне ее врагов и проливали кровь бывших сограждан, не дает нам морального права чтить их память и включить их имена в пантеон русской воинской славы.